кандидат исторических наук, доцент
Nikitin V.Yu.,
Candidate of History, Associate Professor
Патриотизм, политическая культура и политическая система: исторический аспект
Patriotism, political culture and political system: historical aspect
DOI: 10.24411/2311-1763-2017-00034
Аннотация. Патриотизма и политическая культура общества. Исторический аспект теории политической культуры. Политическая культура и политическая система. Исторический аспект теории политической системы.
Ключевые слова: патриотизм, политическая культура, политическая система, исторический аспект.
Summary. Patriotism and political culture of society. Historical aspect of the theory of political culture. Political culture and political system. Historical aspect of the theory of political system.
Keywords: patriotism, political culture, political system, historical aspect.
Роль и место патриотизма в политической культуре общества, воздействие патриотизма и политической культуры на политический режим и политическую систему общества представляется актуальной научной проблемой. Особую значимость при этом имеет исторический аспект, позволяющий проследить процесс формирования политической культуры, становления конкретного политического режима в рамках определенной политической системы. Только изучая исторический путь, пройденный той или иной страной, тем или иным народом, мы может понять через призму патриотизма политические ориентации индивида, характерные черты его политической социализации, происхождение и содержание политических стереотипов, политических мифов и политических символов страны и народа.
Необходимость исследования проблем политической культуры в связи с патриотизмом и историей определил во второй половине XVIII в. известный немецкий философ И.Г. Гердер (1744–1803), который первым использовал понятие «политическая культура». Анализируя исторический путь европейской цивилизации, Гердер писал в своей известной работе «Идеи к философии истории человечества»: «Ведь патриотизм и просвещение – это два полюса, вокруг которых вращается вся нравственная культура человечества, а потому Афины и Спарта навсегда останутся двумя великими памятниками государственного искусства, впервые, по-юношески бодро, упражнявшегося здесь в достижении этих больших целей. Другие греческие государства обычно просто следовали за этими двумя, так что не желавшим следовать афинский или спартанский строй был попросту навязан победителями» [1, с. 392-393].
Традицию изучения политической культуры в тесной связке с историческим опытом стран и народов продолжили с 1960-х гг. американские исследователи Г. Алмонд (1911–2002) и С. Верба (род. 1932), которые, собственно, и ввели понятие «политическая культура» в современную науку через работу «Гражданская культура: Политические установки и демократия в пяти странах». Гражданская культура – это не просто современная культура, а культура, в которой день сегодняшний сочетается с традицией. Примером развития подобной культуры, по Алмонду и Вербе, является Великобритания. Становление гражданской культуры в этой стране есть результат серии столкновений между модернизацией и традиционализмом, достаточно острых, чтобы привести к значительным переменам, но не настолько острых, чтобы породить дезинтеграцию или поляризацию. Великобритания, частично в силу безопасности островного положения, вступила в эру национальной консолидации, будучи более терпимой к аристократической, местной и корпоративной автономии, чем континентальная Европа. Первым шагом на пути к секуляризации стало отделение от римско-католической церкви, появление начальной религиозной терпимости. Вторым шагом явилось возникновение процветающего и уверенного в себе торгово-купеческого сословия, а также активное вовлечение двора и аристократии в разного рода риски и расчеты, связанные с торговлей и коммерцией.
Аристократия, обладающая местной властью в сельской глубинке, бесстрашные нонконформисты, богатые и уверенные в себе торговцы трансформировали традицию феодальных поместий в парламентскую систему и позволили Британии пройти через эру абсолютизма, не разрушив плюрализма. В итоге, когда Великобритания вступила в эпоху промышленной революции, ее элиты обладали политической культурой, которая давала возможность без резких разрывов преемственности адаптироваться к происходившим в XVIII–XIX вв. масштабным и быстрым изменениям социальной структуры. Аристократы-виги сочли возможным войти в коалицию с торговцами и промышленниками, чтобы установить и утвердить принципы парламентского верховенства и представительства. Традиционные аристократические и монархические силы усвоили эту гражданскую культуру в степени, достаточной для конкуренции за общенародную поддержку, прививая при этом своим оппонентам любовь и уважение к святости страны и ее древних институтов.
В результате подобного развития, с точки зрения Алмонда и Вербы, появилась третья культура – и не традиционная, и не современная, а объединившая последние: плюралистическая культура, основанная на коммуникации и убеждении, культура консенсуса и разнообразия, культура, допускающая изменения, но одновременно умеряющая их. Это и была гражданская культура. С такой культурой трудящиеся массы смогли войти в политическую жизнь, а затем, путем проб и ошибок, найти язык, который позволил им излагать свои требования и находить средства их реализации. Именно в этой культуре разнообразия и консенсуальности, рационализма и традиционализма смогла развиться структура британской демократии: парламентаризм и представительство, политические партии и ответственная бюрократия, группы интересов и автономные средства массовой коммуникации. Английский парламентаризм включил в себя традиционные и современные силы. Партийная система агрегировала и комбинировала их. Бюрократия стала ответственной перед новыми политическими силами. Политические партии, группы интересов, средства массовой коммуникации взаимодействовали с различными социальными группами и первичными коммуникациями [2, с. 18-20].
Сходную базовую модель гражданской культуры имеют США, но есть и отличия от британской модели, что «отражает различия в их национальных историях и социальных структурах». Подобное можно сказать и относительно Канады, Австралии и Новой Зеландии, которым, как и Соединенным Штатам, практически не препятствовали никакие традиционные институты. Развитие гражданской культуры шло в США быстрее и недвусмысленнее, нежели в Великобритании [2, с. 20-21].
В континентальной Европе ситуация выглядит менее однородной. Местные модели во многом отличаются от британской и американской, но все же скандинавские страны, страны Бенилюкса, Швейцария выработали собственную версию политической культуры и практику достижения компромиссов. Во Франции, Германии и Италии конфликты между тенденциями модернизации и традиционными силами оказались слишком глубокими, бескомпромиссными. Приемлемая и разделяемая всеми культура политического примирения не возникла. Гражданская культура существует здесь больше в форме стремлений, а истинно демократическая инфраструктура далеко не создана [2, с. 21].
Понимая политическую культуру как «специфическое распределение моделей ориентации по отношению к политическим объектам», Алмонд и Верба начинают классификацию объектов политической ориентации с «обобщенной» политической системы. «Здесь мы имеем дело с системой как единым целым и включаем сюда такие чувства, как патриотизм или отчуждение», – поясняют они. Чувство патриотизма и противоположное ему чувство отчуждения приводят к когнитивному осмыслению и оценке страны как «большой» или «маленькой», «сильной» или «слабой», а политической системы – как «демократической», «конституционной» или «социалистической». На противоположном полюсе находятся ориентации по отношению к «я» как политическому актору, к содержанию и качеству норм личных политических обязательств, а также содержание и характер восприятия личной компетентности в отношении политической системы.
Рассматривая политическую систему в целом с учетом чувства патриотизма и чувства отчуждения, Алмонд и Верба выделили три класса объектов:
- (1) конкретные роли или структуры – законодательные органы, исполнительные органы или бюрократия;
- (2) лица, исполняющие эти роли – монархи, законодатели, администраторы;
- (3) конкретные публичные действия, решения или воплощение этих решений в жизнь.
Эти три класса, в свою очередь, можно разделить на два класса:
- (1) относящиеся к политическому процессу (на «входе» в систему);
- (2) относящиеся к административному процессу (на «выходе» из системы).
Политический процесс – это процесс поступления в политическую систему требований, исходящих от общества, и конвертации их во властную политику. В процессы на «входе» преимущественно включены как структуры политические партии, группы интересов и средства массовой коммуникации. Административный процесс – это процесс реализации и воплощения в жизнь властной политики. К структурам, преимущественно включенным в процессы на «выходе», относятся бюрократия и судебная система [2, с. 30-31].
Обращение Алмонда и Вербы к понятию «политическая система» не было, разумеется, случайностью. Одновременно с теорией политической культуры американская наука с 60-х гг. XX в. разрабатывала теорию политической системы, в основу которой был заложен структурно-функциональный анализ. Структурно-функциональный анализ появился в социологии с конца 1920-х гг. «в качестве антитезы плоскому, линейному историзму гегелевского толка» [3, с. 49]. Наибольшее значение в рамках структурно-функционального анализа в социологии получили концепции Т. Парсонса и Р. Мертона. Основоположником же собственно теории политической системы в политологии по праву считается Д. Истон (1917–2014). Свой вклад в разработку понятия политической системы внесли и работы Г. Алмонда.
В целом системный подход позволяет исследователю решать три задачи применительно к развивающемуся объекту (политическому, например) с исторической точки зрения:
- анализ истории объекта безотносительно к его структуре,
- анализ структуры объекта безотносительно к его истории,
- структурно-генетический анализ объекта, который может выступать как в форме объяснения истории объекта через его структуру, так и в форме объяснения структуры объекта через его историю [3, с. 135].
Для названного выше сравнительного исследования политической культуры Алмонд и Верба привлекли материал пяти стран – США, Великобритании, Германии, Италии и Мексики, которые представляли «широкий спектр политико-исторического опыта» [2, с. 58]. Поэтому исторический материал, которым оперируют авторы работы, логично затрагивает в первую очередь данные страны, но не только их.
США и Великобритания – страны, дающие пример «относительно успешных экспериментов в области демократического правления». В то же время сравнение этих стран показывает различия между ними. Великобритания демонстрирует явную устойчивость традиционных установок по отношению к власти. В процессе исторического развития страны культура демократической гражданственности с ее акцентом на инициативе и участии слилась с более архаичной политической культурой, делавшей упор на обязанностях и правах подданного. Британская культура сочетает почтительное отношение к власти с глубоким и ярким ощущением прав гражданской инициативы.
В США властные структуры возникали вместе с созданием республиканских институтов, отвергая величие и святость традиционных институтов, при отсутствии класса аристократии. Существовала тенденция к определенному ограничению функций правительства и иных властных структур, а бюрократическая власть была объектом недоверия и подозрений. Система вознаграждений сторонников победившей партии за политические услуги и политическая коррупция дополнительно подрывали престиж правящих властных структур. Общая модель американской власти имела тенденцию делать акцент скорее на политической компетентности и участии, чем на повиновении легитимной власти [2, с. 58-60].
В Германии, точнее в Пруссии, как и в Великобритании, до появления демократических институтов существовал относительно длительный период эффективного правительства и иных властных структур. В условиях объединения Германии прусская авторитарная модель была более или менее успешно навязана всей стране. Эксперименты с демократическим участием в конце XIX в. и в период Веймарской республики не привели к формированию участнической политической культуры, необходимой для поддержки демократических институтов, для наделения их силой и легитимностью. Немецкая концепция свободы – от времен борьбы местных князей против имперской власти и до объединения Германии – связывалась скорее с освобождением государства от внешних ограничений, чем с инициативой и участием граждан [2, с. 60-62].
Если обратиться к итальянской политической истории, становится очевидно, что в Италии нового времени лояльная национальная политическая культура так и не появилась. До первой мировой войны легитимность итальянской монархии отрицалась католической церковью, которая требовала, чтобы верующие отказывались участвовать в делах нового, объединенного Итальянского королевства. В условиях фашизма была создана эффективная государственная машина, которая, однако, была, прежде всего, средством контроля над обществом с помощью аппарата принуждения. Политическая культура Италии содержала в себе очень сильные парохиальные, отчужденно-подданнические и отчужденно-участнические компоненты. Значительная часть населения склонна рассматривать политическую систему как чуждую эксплуататорскую силу [2, с. 62-64].
Мексику отличает достаточно высокий уровень индустриализации и урбанизации, значительная грамотность и образованность населения. До революции 1910–1917 гг. правительство страны и иные политические институты были, по существу, «чужеродными, экспроприационными и эксплуататорскими «высасывающими» структурами, на живую нитку надстроенными над обществом». Революция оказала глубокое воздействие на социальную и политическую структуру Мексики и стимулировала рост модернизационных и демократических стремлений и ожиданий. Понятно, что местная демократическая инфраструктура находится на стадии становления и свобода политической организации скорее формальна, нежели реальна. Во всей политической системе широко распространена коррупция. Тенденции к участию и статусной устремленности в Мексике сочетаются с цинизмом по отношению к политической инфраструктуре и бюрократии, с отчужденностью широких масс от последних [2, с. 63-64].
Из стран, которые не были отобраны для сравнительного анализа политических установок и демократий, в работе Г. Алмонда и С. Вербы значительное внимание уделяется историческому пути Франции, особенно в XIX в. Результатом Французской революции 1789–1799 гг. не стала однородная ориентация общества на республиканскую политическую структуру. Наоборот, революция поляризовала народ, расколов на две субкультуры, одной из которых присущи участнические стремления, а другой – подданническая и парохиальная ориентации. Структура политической системы получила проблему: на место начальной бинарной поляризации политической культуры (монархисты и республиканцы) пришла дальнейшая фрагментация, когда за якобинцами последовали социалисты, за социалистами – коммунисты, а правое крыло, в свою очередь, разделилось к концу XIX в. на признающих и отвергающих Третью республику [2, с. 49].
Таковы основные положения теории политической культуры и теории политической системы, когда их предмет и метод рассматриваются с исторической точки зрения.
Список литературы и источников
- Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества / И.Г. Гердер; пер. с нем. 2-е изд., испр. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2013. – 760 с.
- Алмонд Г. Гражданская культура: Политические установки и демократия в пяти странах / Г. Алмонд, С. Верба; пер. с англ. М.: Мысль, 2014. – 500 с.
- Блауберг И.В. Становление и сущность системного подхода / И.В. Блауберг, Э.Г. Юдин. М.: Наука, 1973. – 272 с.